«В человеке всё должно быть прекрасно…» (Концепция человека в творчестве А.П. Чехова)

 В 1904 г. С.Н. Булгаков в Москве, в Тенищевском училище прочел лекцию «Чехов как мыслитель». В ней утверждалось, что в творчестве Чехова ярко отразились свойственное русскому сознанию «искание веры, тоска по высшему смыслу жизни, мятущееся беспокойство русской души и ее больная совесть…» Булгаков говорил и о близости Чехова одной из основных идей христианства – ценности всякого человеческого существования. 

Булгаков подчеркивал, что искание правды, Бога, души, смысла жизни писатель совершал, исследуя не возвышенные проявления человеческого духа, а нравственные слабости, падения, бессилие личности. Основной пафос чеховской прозы – не восхищенное любование высотами духа, а сострадательная любовь к слабым и грешным, но живым душам.

Отец писателя, Павел Егорович, был человеком строгих домостроевских правил и воспитывал детей в суровом религиозном духе. В Таганроге им был организован самодеятельный церковный хор, в доме устраивались молебны (это сохранилось и в Мелихове), было много религиозных книг, по которым дети обучались грамоте… Антоша Чехов пел в церковном хоре с братьями, изучал Закон Божий, хорошо знал богослужение, православные традиции, на всю жизнь сохранил любовь к церковному пению. Но при этом сам Чехов признавался: «Когда в детстве мне давали религиозное воспитание и я читал на клиросе и пел в хоре, все умилялись, глядя на меня, я же чувствовал себя маленьким каторжником…» Живая вера мальчика Антоши Чехова подверглась суровому испытанию. С ранних лет чуткий ко всякой неправде и фальши, он отвергал ту подневольную религиозную жизнь, к которой принуждал его отец. Всякое принуждение и давление вызывает неприятие… Сам Господь ждет от Своего создания свободной любви. Свобода для Чехова стала главным условием его жизни: «Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах. Мое святая святых – это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались». Но все же несмотря на все перекосы в религиозном воспитании в будущем писателе была заложена прочная духовная основа. Чехов постиг дух христианства, который заключался в одном слове – Любовь. Его жизненный и творческий путь свидетельствует об этом.

Ненависть к несвободе стала у него одним из проявлений любви к человеку. Чехов умел видеть  страдания людей и сострадать им. Любовь Чехова была поэтому деятельна. Он мало говорил о ней, но когда в глухую пору, в ненастную погоду к нему приходили от больного из далекой деревни, он собирался и ехал… Он открывал медицинские пункты, лечил крестьян, строил школы. Потому что понимал: разговоры о любви к человеку сами по себе ничего не стоят без стремления помочь каждому, кто нуждается в помощи. Отзывчивость на беды и нужды людей, беспримерный такт в отношениях, готовность к самопожертвованию, сознание собственной ответственности за совершающееся в мире зло, связанное со стремлением к действию (поездка на Сахалин) – всё это свидетельствует о нравственной высоте личности Чехова.

М.М. Дунаев тонко подметил противоречие, терзавшее душу Чехова и ставшее определяющей темой его творчества: с одной стороны, сознание своего одиночества в разобщенности с миром, а с другой – тяга к единству: «Сосуществование двух этих полюсов определило и трагизм мироощущения, и неотделимый оптимизм его творческого восприятия жизни».

Чеховские герои часто ощущают бессмысленность жизни, страдают от непостижимой загадки смерти. Достоевский отметил в «Дневнике писателя» за ноябрь 1876 г.: «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные “высшие” идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее вытекают». Это-то «высшее» и занимает Чехова. Он понимает, что вне веры в бессмертие смысл жизни ускользает от человека. Вера для Чехова – условие и подлинного творчества, и земного счастья.

«Счастье он воспринимает, – подчеркивает Дунаев, – как полноту жизни на трех уровнях: духовном, телесном и душевном. В жизни Чехова именно неполнота духовная была его мукой…» «Внук крепостного, сын мещанина-лавочника, врач, рационалист, к религии внешней как-будто равнодушный, он целомудренно-религиозен», – писал о Чехове И. Шмелев.

Дунаев подчеркивает, что вера Чехова выражалось через любовь к человеку, через веру в человека: «Чехов выразил веру в человека как в создание, несущее в себе образ Божий: только на таком основании можно осознавать свое достоинство перед прочими людьми. Красота же и природа – проявляют величие Творца. Умаление себя перед ними сознается Чеховым как смирение…»

В рассказе «Дама с собачкой» Чехов наводит своих самопоглощенных героев на мысль о норме, от которой отклоняется их жизнь. И достигает он этого через напоминание о красоте окружающего мира, обычно не замечаемой ими среди житейской суеты: «Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенной и очарованной в виду этой сказочной обстановки – моря, гор, облаков, широкого неба – Гуров думал о том, как в сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве». С этого момента у чеховского героя постепенно начинает открываться новое видение мира, происходит «перерождение» его из героя пошленького курортного романа в человека, сердца которого коснулось настоящая любовь.

Картины природы в творчестве Чехова глубоко символичны. М.М. Дунаев подчеркивает, что «природа для Чехова – не самоценна, она дар Божий. Природы у Чехова выступает как символ гармоничной жизни, эталонный знак, по которому можно проверять истинность бытия».

Используя в рассказах «Бабы», «Воры», «Гусев», «В овраге» образ неба как символ истины, добра, высшей справедливости и Бога, Чехов противопоставляет «норму», по которой живет природа, и человеческую жизнь, в которой такая норма отсутствует.

В рассказе «Воры» у фельдшера при взгляде ночью вниз, в овраг, где лежит деревня Богалевка, славящаяся мужиками-конокрадами, а затем вверх, на небо, создается впечатление, что «луна висит над бездонной пропастью и что тут конец света». Апокалиптическое настроение героя ярко свидетельствует о зле, мраке и безысходности, которые он ощущает в жизни. Здесь намечена «вертикаль», которая в разных вариантах будет проявляться и в других произведениях: небо – овраг (рассказ «В овраге»), небо – двор Дюди («Бабы»), небо – море («Гусев»). При всём различии эти варианты являются выражением символической антиномии добра и зла, истины и греха, высшей справедливости и человеческой неправды, жизни и смерти.

Мысль о совершенстве неба, его идеальности и несовершенстве земной реальности отношений людей присутствует и в повести «Бабы». Но нигде она не выражена прямо, а скрыта в символических образах и картинах… Небо в этом произведении выступает символом высшей справедливости и Бога.

В рассказе «В овраге», который перекликается с повестью «Бабы», также дана потрясающая картина греха, зла и покорности страдающих душ (Липы и Аксиньи), и такое же символическое значение получает образ неба: «Но казалось им, кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезды, видит всё, что происходит в Уклееве, сторожит. И как ни велико зло, всё же ночь тиха и прекрасна, и всё же в Божьем мире правда есть и будет, такая же тихая и прекрасная, и всё на земле только ждёт, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью».

Восприятие неба как символа справедливости и надежды присуще в произведениях Чехова лишь чистым душам, кротким, смиренным и страдающим, живущим по принципу непротивления злу насилием. Небо в рассмотренных произведениях Чехова не изображается в виде самостоятельной картины. Этот художественный образ указывает на нечто более значительное, соотносится с иной реальностью (идеальной, Божественной). За этим образом проступает более глубокий смысл, в основе которого лежит нечто духовное.

В художественном мире Чехова существует, хотя и опосредованная, но устойчивая связь между понятиями «Бог», «природа» и «человек», и неслучайно именно через соприкосновение с природой у его героев часто наступает нравственное прозрение. Природа в творчестве Чехова выступает символом прекрасной жизни и напоминают человеку, каким он может и должен стать.

В «Рассказе старшего садовника» автор не оправдывает убийцу, но и не утверждает его виновности: он дает лишь серьезные улики… Истина же скрыта от всех, и от жителей городка. Никто не знает, не имеет права утверждать, что этот бродяга действительно убил доктора. И таким образом, суд над предполагаемым убийцей становится экзаменом не только для жителей городка, но и для читателей: чему они поверят – «фактам» или человеку, отрицающему эти факты? Жизнь часто требуют от нас сделать подобный выбор, и от него зависит порою и наша судьба, и судьба других людей. В этом выборе всегда испытание: сохранит ли человек веру в людей, а значит и в себя, и в смысл своей жизни.

В рассказе жители городка предпочли веру в человека. И Бог за такую веру в человека простил грехи всем жителям городка. Он радуется, когда веруют, что человек – Его образ и подобие, и скорбит, если забывают о человеческом достоинстве, о людях судят хуже, чем о собаках. Чехов не отвергает веры в Бога, но напоминает, что она может существовать лишь в неразрывной связи с верой в Его творение. Чехов напоминает о неразрывном единстве в заповеди Христа о любви к Богу и человеку (Мф. 22, 36–40). И напоминает об апостольской мудрости: «Кто говорит: “я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин. 4, 20). Любовь у апостола и вера у Чехова синонимы.

Подлинным содержанием «Рассказа старшего садовника» является не история убийства праведника доктора, а именно испытание веры жителей городка, испытания того, как они понимают и чувствуют Христа. Рассказ становится испытанием веры и читателей тоже. Чехов ведет спор с распространенной точкой зрения на человека, которую выразил Иван Карамазов (в романе Достоевского «Братья Карамазовы») и которой придерживаются многие. Чехов утверждает, что тот уровень, на котором утверждается вера, неизмеримо выше уровня рассудочных логических доводов, где пребывает безверие. Чехов опровергает и отвергает такой гуманизм.

Когда Чехов упоминает о человеческом достоинстве, он имеет в виду образ Божий в человеке. «Дело в том, что в человеке величаем мы не человека, а его достоинства, именно то Божеское начало, которое он сумел развить в себе до высокой степени, – писал Чехов в 1887 г., – …возвеличивая людей даже до Бога, мы не грешим против любви, а, напротив, выражаем ее».

Подготовила Варвара Проценко