В декабре 2009 г. в жизни не только нашего прихода, но и всей Саратовской епархии произошло значительное событие – хор Свято-Троицкого собора выпустил в свет новый диск. На этом диске представлены произведения одного композитора – Александра Дмитриевича Кастальского. О том, какое значение творчество этого композитора имеет для современного слушателя, о русских традициях духовного пения мы беседуем с автором аннотации к диску, доктором искусствоведения Мариной Павловной Рахмановой.
– Марина Павловна, скажите, пожалуйста, как и когда духовная музыка вошла в Вашу жизнь?
– Мне было тогда лет 20, я поехала в фольклорную экспедицию в Архангельскую область. И там впервые услышала, как поют старообрядцы-беспоповцы. Попросила, чтобы меня поучили петь по крюкам. Меня поучили, подарили певческую азбуку. И с тех пор я серьезно полюбила древнецерковное пение.
Следующим этапом стало празднование 1000-летия Крещения Руси. Проходили концерты, фестивали духовной музыки. Я принимала участие в их организации и открыла для себя очень широкий мир, который до этого по преимуществу ограничивался для меня древними пластами певческого искусства.
Что касается церковной жизни, то в молодости я заходила во многие храмы, но постоянной прихожанкой стала в Покровском старообрядческом соборе в Рогожской слободе. Выбор этот был связан, конечно, с пением, хотя не только с ним. Думаю, весь строй старого русского богослужения сильно действует на душу человека. Но потом обстоятельства сложились так, что я перешла в единоверческий храм, который, соединяя две церковные традиции – старую и новую, в обряде и Уставе богослужения придерживается старого стиля. Там поют знаменным одноголосным распевом, по крюкам, служат длинные службы.
Разумеется, это совершенно не мешает мне радоваться пению в других храмах. Например, иногда я прихожу на Московское Подворье Троице-Сергиевой лавры, с которым ваш храм имеет непосредственное преемство. Там совершаются прекрасные уставные службы.
– Ваша профессиональная деятельность связана с духовной музыкой?
– И да и нет. Я закончила консерваторию как теоретик и как органистка, и диплом мой на теоретическом факультете был посвящен русскому стилю в сочинениях современных композиторов. Потом я долгое время работала в журнале, который сейчас называется «Музыкальная академия», а тогда назывался «Советская музыка». Это был единственный профессиональный музыкальный журнал в России. Там, конечно, мне приходилось писать на разные темы.
Моя кандидатская диссертация была посвящена истокам исторических опер М.П. Мусоргского. Докторской диссертацией стала книга о Н.А. Римском-Корсакове.
С конца 90-х гг. стали выходить тома серии «Русская духовная музыка в документах и материалах»; над ними кроме меня работали Светлана Зверева, Надежда Кабанова, Алексей Наумов. Первый том был посвящен Синодальному училищу церковного пения в Москве. Когда оказалось, что в этот том вошла лишь малая часть материалов, сделали еще один. А потом поняли, что кроме Синодального училища есть так много всего, о чем нужно написать. И вот сейчас вышло уже шесть томов, в восьми книгах. Сейчас я вместе с молодой петербургской исследовательницей Еленой Борисовец делаю седьмой том, посвященный научной экспедиции на Афон в 1906 г. Мои коллеги делают следующий том, посвященный А. В. Никольскому. А на пленарном заседании Пименовских чтений я пообещала владыке Лонгину сделать том, посвященный церковному пению в советский период.
– Какое направление русской духовной музыки Вам наиболее близко и почему?
– Больше всего я люблю древнее пение и считаю его наиболее близким к Уставу, строю православного богослужения. Но я также понимаю, что ограничиться только древними стилями нельзя, как нельзя, например, полностью отрицать новую иконопись.
Я очень люблю греческое пение, которое открыла для себя не так давно, и во многом благодаря владыке Лонгину, который однажды взял да и подарил мне несколько дисков с греческими церковными песнопениями. Это было очень промыслительно, поскольку в дальнейшем знание греческого пения пригодилось мне в работе над Афонским томом.
Безусловно, я люблю стиль так называемого Нового направления в церковном пении, то есть стиль начала 20 столетия. А в Новом направлении особенно люблю произведения Александра Дмитриевича Кастальского, хотя и понимаю, что в этой школе есть и более популярные авторы, как Павел Григорьевич Чесноков, и более внешне яркие, как Александр Тихонович Гречанинов, который, как и Кастальский, сегодня тоже не очень популярен на клиросах. Правда, большие, действительно важные произведения Гречанинова, такие, как цикл «Страстная Седмица», можно услышать только в концертном исполнении. А между тем, это прекрасная музыка, уровень Всенощного бдения С.В. Рахманинова.
– Недавно вышел в свет диск хора нашего собора с произведениями Александра Дмитриевича Кастальского. Как Вы думаете, какое значение творчество этого композитора может иметь для современной церковной жизни?
– Кастальский может много дать современному человеку, только нужно привыкнуть к его стилю. С этим автором, конечно, трудно на современном клиросе. Люди привыкли к более легкому стилю: более эмоциональному, больше напоминающему песню, романс. Кастальский – глубоко русский композитор, может быть, самый чистый по стилю. Он ближе всех к хорошей старой иконописи. У него картинного мало, он – иконописец в музыке, очень редкий талант.
Кастальский – композитор строгий, эмоционально сдержанный. Поэтому его и звали современники «русский Палестрина». Я думаю, и это не только мое мнение, что Кастальский самый церковный композитор из всего Нового направления. Он очень точен и сдержан, не давая выхода «сырым» чувствам. Это не исключает ни тепла, ни сердечности в песнопениях Кастальского. Но его непросто понять людям, которые привыкли к эмоциональному пению.
Диск, выпущенный вашим хором, поможет понять красоту творений Кастальского. Ведь в храме нужно молиться, а не музыку слушать. А тут есть возможность послушать произведение несколько раз, пока не начнешь по-настоящему его понимать. Кроме того, это первая звуковая антология творчества Кастальского. Как это ни поразительно, такого издания еще не было.
– В наши дни много пишут и говорят о возрождении традиции древнего, в том числе и знаменного, пения, о недостатках пения партесного. Как Вы к этому относитесь?
– Я думаю, мы не можем и не должны выкидывать целые пласты своей традиции, будь то знаменное или более позднее церковное пение. Потому что Церковь – не музей и не поле для экспериментов.
Так сложилось, что церковное пение в России изменялось. После одноголосного знаменного распева в 16 в. у нас появились свои формы многоголосия. Сейчас предпринимаются попытки его воскресить, но это очень проблематично. Абсолютно достоверных расшифровок нет. Ведь в крюковой записи высотность точно не обозначалась: крюки дают направление движения, рисунок мелодической попевки, но точной высотности не указывают. В одноголосном пении этого достаточно, а когда нужно совмещать несколько партий, получается очень диссонантное звучание. С моей точки зрения, это интересно, у сильных хоров такие произведения звучат убедительно. Но петь за богослужением это можно только в порядке большого эксперимента и очень редко. Кроме того, раннее многоголосие нельзя петь в любом храме, можно пробовать исполнять такие песнопения лишь в небольших древних храмах.
Потом в русском церковном пении стали проявляться иноземные влияния, и здесь было много этапов. Поэтому следует уточнить, что Вы понимаете под словом «партес»? Иногда так называют все церковное многоголосное пение, начиная с 17 в. и до наших дней. В науке же «партесным пением» принято называть то пение, которое во второй половине 17 в. пришло к нам с юго-запада, с Украины и было распространено до середины 18 в.
Затем был период сильного итальянского влияния, когда в России работали итальянские композиторы. Это были талантливые музыканты, которые писали в стиле итальянской церковной музыки своей эпохи. Сейчас в обиходе осталось мало музыки того времени, из итальянцев, наверное, только по одному-два песнопения Сарти и Галуппи. Более популярны их русские ученики, такие, как Степан Дегтярев и особенно крупнейший русский духовный композитор Дмитрий Бортнянский.
Потом был период немецкого влияния, и мимо этого никак не пройдешь, потому что в основе нашего обычного современного певческого обихода – в сущности, обиход Придворной певческой капеллы. Как известно, Николай I решил унифицировать церковное пение по всей России. Эта идея стала приводиться в исполнение в конце 1840-х гг., когда директор Придворной А. Ф. Львов, автор гимна «Боже, царя храни», гармонизовал весь обиход по типу немецкой хоральной гармонии. Эти издания были разосланы и предписаны как обязательные по храмам всей России.
Затем Новое направление стало возрождать традиции национального духовного пения. Начался подъем, прерванный событиями 1917 г. В результате мы оказались хозяевами огромного и многослойного церковно-певческого наследия.
– На Ваш взгляд, это хорошо или плохо?
– Не знаю. Было бы, наверное, проще, если бы у нас было, как у греков, которые много веков поют одноголосие с исоном (выдержанным тоном). И не тесно им в этом пении. Оно, конечно, тоже развивается и меняется, но не кардинально. В Болгарии и Сербии параллельно с греческим одноголосием существует и многоголосное пение, внедренное на Балканах после русско-турецкой войны.
А у нас – картина широкая и разнообразная. Поэтому многое зависит от архиерея, настоятеля, возможностей регента и певчих. Но также много зависит и от того, что смогут прихожане воспринять.
– Сегодня настоятели храмов сталкиваются с проблемой поиска певчих. Одной из причин этого явления является утрата общей певческой культуры нашего народа. Как Вы считаете, возможно ли ее возрождение? Кто и что этому может способствовать?
– Сложно сказать. В Москве, мне кажется, проблем с профессиональными певцами нет. Хоровые факультеты столичных учебных заведений работают очень интенсивно. При этих факультетах существуют студенческие хоры, которые в том числе поют и духовную музыку, иногда отлично поют. В Москве и помимо светских заведений есть где учиться церковному пению. Например, прекрасный факультет есть в Свято-Тихоновском богословском институте. Есть регентское отделение в Троице-Сергиевой Лавре.
Об упадке певческой культуры в народе говорить, наверное, можно. По-моему, народ просто не знает, что ему сейчас петь хором. Ведь песни из репертуара, например, Аллы Пугачевой не предназначены для хорового исполнения. Остались, конечно, еще старые советские песни, что-то из народных. А в целом поют хором мало.
Что может повлиять на возрождение народной певческой культуры? Да ничего не может, кроме возрождения национального самосознания в целом. Попытки как-то искусственно повлиять на этот процесс в масштабах России несостоятельны.
Марина Шмелева