Сергей Иосифович Фудель родился в Москве в семье священника Иосифа Фуделя. Горячая вера отца, искренность служения и круг его общения (среди знакомых отца были священник Павел Флоренский, философы Константин Леонтьев и Лев Тихомиров) повлияли на мировоззрение сына.
Сергей Иосифович Фудель родился в Москве в семье священника Иосифа Фуделя. Горячая вера отца, искренность служения и круг его общения (среди знакомых отца были священник Павел Флоренский, философы Константин Леонтьев и Лев Тихомиров) повлияли на мировоззрение сына.
Окончив гимназию, Сергей поступил на философское отделение Московского университета, но после окончания первого курса в 1922 г. был арестован и заключен в тюрьму за то, что вместе с православными студентами противодействовал обновленцам.
Будущему писателю довелось общаться со святыми старцами Оптиной пустыни. В книге «У стен Церкви» Сергей Фудель описывает свою встречу с оптинским старцем Нектарием, благословившим его на священнический путь. «Не бойтесь, – сказал он, – и идите этим путем. Бог вам во всем поможет. А если не пойдете, испытаете в жизни большие страдания». Священником Сергей Фудель не стал. Но за исповедание своей живой и трепетной веры почти 30 лет провел в сталинских лагерях и ссылках, т.е. прошел настоящие мытарства, сделавшие его глубоким философом и мыслителем.
В 1923 г. Сергей Фудель был приговорен к своей первой ссылке, которую отбывал в Усть-Сысольске (ныне Сыктывкар). Именно тогда Сергей Фудель познакомился и подружился с людьми, за которыми он потом всю свою жизнь духовно следовал. Это подвижники веры, причтенные впоследствии к лику святых: митрополит Кирилл (Смирнов), епископы Николай (Добронравов) и Фаддей (Успенский). Особенное же влияние на Сергея Иосифовича оказал архиепископ Афанасий (Сахаров), которого он называл одним «из тех редчайших людей, которым хочется поклониться до земли и припасть к коленям, ища у них их неоскудевающего мужества и неугасимого тепла».
Именно владыка Афанасий благословил книгу С. Фуделя «Путь отцов», в которой тот богословски обосновал монашескую жизнь в миру. «Если Христос дал общие для всех законы – общую закономерность и обязательства духовной жизни, – то очевидно, что всякий христианин – и монах и мирской – должен быть “иноком”, гражданином иного, божественного мира, который по мере своих сил и по мере своего стяжания Царства Божия, которое “внутри нас”», – писал С. Фудель.
Эпоха страданий и счастья
Нам нелегко представить, что свои тюремные и ссыльные годы С. Фудель называет эпохой страдания и счастья. Именно тогда он со всей остротой ощутил, что Церковь Христова действительно вечна, всегда жива и неотменима. В своих воспоминаниях Сергей Иосифович с горечью пишет о духовном оскудении соотечественников в предреволюционные годы: «Раздвоенность души – это все та же немощь веры, боящейся идти до конца за Христом: “Возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад не благонадежен для Царствия Божия”. Озирающийся назад уже и возвращается назад, уже изменяет любви. И я, и многие из моих современников оказались не готовыми к тому страшному часу истории, в который она тогда нас застала и в который Бог ждал от нас, чтобы мы возлюбили Его больше своего искусства, своего страха, своей лени и своих страстей… Вот почему, хотя это было время еще живых оптинских святых и время юности, мне тяжело его вспоминать – слишком велика была моя вина».
Поразительные слова, не правда ли? Слова, имеющие прямое отношение ко всем верующим людям во все времена, и к нам в том числе.
«Мне был тогда 21 год, но мне – я помню – было до очевидности ясно, что происшедшая катастрофа – это Божие возмездие. Я понимал, что когда верующий человек отказывается от подвига своей веры, от какого-то узкого пути страдания внутреннего, то Бог – если Он еще благоволит его спасать – посылает ему страдание явное: болезни, лишения, скорби, чтобы хоть этим путем он принес «плод жизни вечной». Я понимал, что к прежней жизни я просто не смею вернуться, выйдя отсюда, и я думал, что мне легко это будет сделать. Дверь камеры была заперта, но во мне внутри ощутимо открылась тогда какая-то дверь, и я выходил через нее на большую и радостную дорогу…», – вспоминал писатель о периоде после своего первого ареста в 1921 г.
Этой «большой, светлой и радостной дорогой», полной страданий, одиночества и глубокой веры, он и пошел через всю свою жизнь. Нам Сергей Фудель оставил настоящее сокровище – свидетельство жизни Православной Церкви, напряженной, как во времена первохристианства, в те годы, когда, как большинству казалось, ее почти уже не было.
Тюрьма, по мнению писателя, это, прежде всего, школа общения с людьми: «Конечно, можно и голову сломать в этой принудительной школе, но если Бог поможет, то в сердце останется только скорбь о человеке – начало любви к нему. Один современный ученый как-то сказал мне, что из всей его жизни только один его поступок кажется ему действительно значительным: не астрономические его открытия и работы и не выдержка его в течение нескольких лет тяжелой одиночки, а только то, что однажды, не имея сам ничего, он разломил свою заветную тюремную пайку хлеба и дал половину голодному и совсем ему не знакомому человеку. Он говорил мне об этом не хвастаясь, а именно как ученый, констатирующий какой-то удивительный, но в то же время ясный для него факт».
Наука смирения
Исследователи творчества Сергея Фуделя называют его самым сокровенным духовным писателем 20 в. Он был образованнейшим человеком своего времени (знал 7 языков, русскую и мировую культуру и литературу, святоотеческое наследие, философию). И очень важно для нас, что человек такой горячей и чистой веры не считал культуру чем-то второстепенным по отношению к ней. Он дал христианское прочтение Достоевского, писал о Тютчеве, Сент-Экзюпери. В его работах постоянно встречаются цитаты из поэтов серебряного века, Пастернака и др. Он считал, что все эти «отсветы мира», т.е. все прекрасное, что есть в мире искусства, «светят сильнее некоторых богословских диссертаций». Знавшие Сергея Иосифовича, отмечали какую-то нездешность и неотмирность в его облике.
Свою жизнь Сергей Фудель прожил с убеждением, что Царство Небесное начинается для человека здесь, на земле. Вместе с тем Сергей Иосифович был убежден, что и Страшный Суд начинается еще при жизни каждого человека. «О будущих муках надо так мыслить: если даже их не будет для других – для меня они должны быть. Если я останусь таким, какой сейчас, я сам буду для себя будущей мукой и, как говорится, “туда мне и дорога” Если искренне жить, видеть себя так, как есть, не прятаться от самого себя, то Страшный суд начнется еще при жизни», – писал он.
Вот как он говорит о тончайших смыслах христианского отношения к жизни души: «Самое, может быть, трудное в смирении – это смиренно не требовать от других любви к себе. Наверное, можно воздыхать об этом (“Господи! Я замерзаю”), но нельзя требовать, даже внутренне. Ведь нам дана заповедь о нашей любви к людям, но заповеди о том, чтобы мы требовали любви к себе от этих людей, – нам нигде не дано. Любовь и есть в том, чтобы ничего для себя не требовать. Иногда это есть, тогда опускается в сердце, как солнечная птица, Божия любовь и заполняет все».
Сергею Фуделю был свойственен очень трезвый взгляд на происходящее внутри церковной ограды, и его мысли об этом очень важны для нас, так часто искушающихся тем, что видим иногда в жизни нашей Церкви. «Рядом с никогда не умирающей жизнью Христовой Церкви в церковной ограде всегда жило зло, и на это надо иметь открытые глаза, надо всегда знать, что “рука предающего Меня со Мною на трапезе”». «Обман действовал всегда, но более крепкие люди, противодействуя ему, всегда искали и всегда находили истинную Церковь, людей не только правильной веры, но и праведной жизни. Они-то и есть истинная Церковь, живущая и в городах, и в пустынях, а всякое зло людей, только причисляющих себя к ней, есть, как говорил отец Валентин Свенцицкий, зло или грех не Церкви, а против Церкви». «Наше бытие в Церкви — это не право наше, а всегда Чудо и Нечаянная Радость», – говорит нам писатель. А ведь сознание такой простой истины, пожалуй, еще нужно выстрадать.
Рассказать в маленькой статье о наследии такого проникновенного автора невозможно: каждый верующий человек найдет в его записях слова, обращенные как будто к нему лично, и, кажется, нет таких нюансов духовной жизни любого из нас, которые не затронул бы Сергей Фудель.
И именно оттого, что со всей откровенностью и искренностью он писал о том, что пережил и выстрадал сам, его опыт начинаешь воспринимать как свой собственный и вдруг со всей отчетливостью понимаешь: прошлую жизнь каждый верующий человек должен рассматривать не принципу: это было «до» или «после», скажем, замужества, рождения детей, покупки дома, переезда в другой город и пр., а помня, как складывались наши отношения с Богом, как в тот или иной период мы молились, исповедовались, любили ближних…
Пронзительны слова писателя о состоянии, противоположном любви: «Не-любовь – это самое страшное невоздержание, объядение и пьянство собой, самое первое, первоисточное оскорбление Святого Духа Божия». А ведь действительно – все проявления человеческой низости, все, что есть в мире вульгарного, грубого и пошлого, от чего страдают наши чувства, зрение и слух, – все порождено не-любовью во всех ее проявлениях.
В своих «Воспоминаниях» писатель рассказывает о Рождестве Христовом 1945–1946 гг., которое он провел в переполненном отделении «столыпинского» вагона на перегоне из Челябинска в Красноярск: «Кругом “уркачи”, голодные и мрачные, как тигры. Духота и жажда. Есть уже не хочется, а только пить, а пить нечего: воду дают дважды в день по нескольку глотков. Шаря по пустому вещевому мешку, я нащупал какую-то маленькую корочку и, потирая ее между пальцами, вдруг ощутил, как легкое дуновение, восхитительный запах мандарина. Это было замечательно: мандариновый запах не только как-то облегчал жажду, но он установил в черном и душном аду какое-то обетованное место – кусочек родного дома с рождественскими елками, на которых, конечно, когда-то висели мандарины. Я тер, и нюхал, и вдыхал детство, а потом, засмеявшись, говорю одному из “уркачей” – “А ну-ка, земляк, понюхай”. Земляк нашел в темноте мою руку, взял корочку и, конечно, тоже восхитился, и мы поделили пополам, и все нюхали: корочка сделалась мостом между всеми нами и дальше ехать было легче».
Как часто обычная жизнь нам кажется похожей на такой вот перегон в мрачном вагоне, когда перестаешь ощущать тепло человеческих сердец, когда буквально кожей ощущаешь, что, действительно, оскудевает в мире любовь. И как важно в своем, образно говоря, опустевшем мешке найти такую вот сухую корочку или, пусть вымученную, но улыбку, простое, но доброе слово ближнему, которого и ближним-то никогда не считал, чтобы образовалось пусть крохотное, но обетованное место, где есть хотя бы стремление к любви и теплу.
И еще цитата: «Могу сказать, что бесхитростная приязнь служит и в наше время единственным языком, понятным для всех».
«Я отчетливо знаю, чему в итоге они – эти люди и годы – меня терпеливо учили, – писал С.Фудель в своих “Воспоминаниях”, – Тому, что смысл жизни страшно прост: старайся всегда и везде сохранить тепло сердца, зная, что оно будет нужно кому-то еще, что мы всегда нужны кому-то еще…»
Елена Гаазе