Люди, которым мы задавали этот вопрос — почему ты не принадлежишь к Русской Православной Церкви? — хорошо нам известны. Это не худшие представители сегодняшнего российского общества, поверьте. Напротив. Это наши друзья, наши верные товарищи, это сильные, талантливые люди, умеющие делать добро, помогающие жить подчас уже самим фактом своего существования.
Все они согласились легко и охотно — уговаривать никого не пришлось. И знаете почему?
Потому что им самим интересно, что Церковь ответит. Поэтому мы обратились к настоятелю Свято-Троицкого собора г. Саратова игумену Пахомию (Брускову) с просьбой ответить нашим оппонентам (ныне епископ Покровский и Николаевский).
Люди, которым мы задавали этот вопрос — почему ты не принадлежишь к Русской Православной Церкви? — хорошо нам известны. Это не худшие представители сегодняшнего российского общества, поверьте. Напротив. Неумным, безнравственным, циничным людям мы просто не стали бы задавать этот вопрос. Людям, с которыми нас ничто не объединяет, не роднит — тоже не стали бы. Наши собеседники дороги нам. Это наши друзья, наши верные товарищи, это сильные, талантливые люди, умеющие делать добро, помогающие жить подчас уже самим фактом своего существования. Оставляя за ними право на их собственное мнение и на его выражение, радуясь общественной свободе, предоставляющей каждому такое право, мы, тем не менее, не можем быть безразличными к тому факту, что наши ближние отвергают Церковь. Во-первых, нам хотелось бы, чтоб они тоже стояли на самой прямой и верной дороге к небу. Это вопрос отношения к ближнему, вопрос любви. Во-вторых, это вопрос испытания истины. Когда люди отвергают то, что мы принимаем как свое и всеобщее спасение,— вызов требует ответа. В-третьих, нам обидно за Церковь, которая теряет ТАКИХ ЛЮДЕЙ. Церковь должна прирастать и процветать такими личностями, такими гражданами, такими профессионалами, наконец, если она хочет иметь будущее, достойное ее предназначения. Чья это вина — то, что мы теряем хороших людей? Их? Наша? Мы благодарим всех наших респондентов за согласие и участие. Все они согласились легко и охотно — уговаривать никого не пришлось. И знаете почему? Потому что им самим интересно, что Церковь ответит. Они нуждаются в ее ответе — сознательно или подсознательно. Они хотят, чтоб люди Церкви их переубедили — даже если сами себе в этом не признаются. Поэтому мы обратились к настоятелю Свято-Троицкого собора города Саратова игумену Пахомию (Брускову) с просьбой ответить нашим оппонентам.
Ирина, 42 года, менеджер:
— Не вижу смысла в том, что в Церкви происходит. Не могу, например, понять, зачем нужно изо дня в день монотонно повторять одни и те же тексты. И какой смысл в моем присутствии при произнесении этих текстов. Ну, кому это нужно, скажите — Богу? Зачем это Ему? Людям? Но зачем людям слушать или произносить одно и то же много раз? Если им нужно просто знать этот текст, они могут взять книгу и прочитать. Или им нужно каким-то образом выражать свое согласие с этим текстом? Но зачем его выражать, если Бог всеведущ? Он и так знает, с чем человек согласен, а с чем нет.
Я читала книжку, где всячески подчеркивается отличие Православия от первобытной магии. Но что это, если не магия — ритуальное повторение одних и тех же текстов изо дня в день? Если уж на то пошло, мне ближе протестанты, чем православные. Для протестантов главное — смысл текста. Знание, понимание этого смысла. Вот почему они читают этот текст на современном языке — на языке той страны, в которой служат. В России — на русском. А для православных главное — ритуал произнесения. Поэтому они используют малопонятный церковнославянский. Я не вижу разницы между молитвой и заклинанием, хоть мне и твердят, что эту разницу я обязана видеть.
Еще я обязана видеть разницу меж идолопоклонством и почитанием иконы в Православии. Но тоже не вижу, извините. Меня призывают поклоняться якобы не самой иконе, то есть не доске, не краске, а тому, что изображено. То есть икона — это символ. Но если это только символ, какой смысл во вполне физическом контакте с этим символом? Зачем люди прикладываются к иконам?
— Дело в том, что молитвы — это не просто тексты. Нас часто спрашивают: как вашего Бога увидеть? Для того, чтобы Бога увидеть, надо сердце свое сделать чистым. Каким образом? Следуя опыту техИгумен Пахомий (Брусков). Фото Ю. Ракиной людей, которые прошли уже этот путь. Когда мы хотим научиться тому, чего не умеем, мы всегда принуждены обратиться к тем, кто уже это умеет, и попросить нас научить. Иначе нельзя. Нельзя научиться играть на музыкальном инструменте, не зная нот. Святые оставили нам свой опыт — опыт следования за Христом — и этот опыт заключен в словах их молитв. Я не думаю, что женщина, которой молитва кажется первобытным магическим заклинанием, когда-либо брала в руки молитвослов и пыталась молиться по нему. Если бы она попыталась это делать в течение какого-то времени, хотя бы в течение двух недель, ее отношение к этим текстам изменилось бы. Действительно, если повторять молитвы как заклинание, как заговор, как некую формулу, которую человек произносит, не прикладывая ни сердца своего, ни сознания,— можно сойти с ума. Но в Церкви совсем иначе. Произнесение молитв — не самоцель. Мы произносим молитвы и спрашиваем себя, согласно ли наше сердце с этими словами. А если оно не согласно, то в нашем сердце есть проблема. Чтобы человек развивался, чтобы он становился личностью, нужен труд, нужно учение и нужно повторение, конечно. Вспомним молитву оптинских старцев — удивительная молитва! «Господи, дай мне душевное спокойствие, чтобы встретить все, что принесет наступающий день… Дай мне всецело предаться воле Твоей святой… Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая…». Если человек каждое утро молится этими словами, он напоминает себе о том, что в его жизни важно и как ему надлежит жить. Если он не будет делать этого усилия, напоминать себе об этом, он быстро об этом забудет.
Теперь о почитании икон, о традиции прикладываться к ним. Да, икона — это только изображение. Фотография вашего ребенка — тоже всего лишь изображение. Но вы почему-то носите ее в бумажнике, держите на рабочем столе, куда бы ни ехали — всегда берете с собой. А портрет умершего члена вашей семьи — почему он висит на стене в вашем доме? Таково свойство человека — он не может быть равнодушен даже и к изображению того, что ему дорого. Да и к собственному изображению мы, как правило, неравнодушны.
Есть замечательный пример из жизни Стефана Нового, мученика, пострадавшего в период иконоборчества. Когда его привели на суд к императору и стали обличать в «идолопоклонстве», он попросил у императора монетку с его, императора, изображением, затем плюнул на эту монету, бросил ее на землю и стал топтать. Император разгневался, а мученик сказал ему: «Царь, как же нам тогда относиться к тому, что твои люди топчут и сжигают изображения нашего Господа?».
Чувство, которое заставляет православного христианина прикладываться к иконе,— это чувство благоговения, чувство любви к святыне. Человеку, который не испытывает этих чувств, трудно это объяснить.
* * *
Станислав, 55 лет, журналист:
Новоиерусалимский монастырь. Фото Д. Елистратова— Я не хожу в церковь, потому что не вижу необходимости подтверждать свою веру на людях. Отношения с Богом — это отношения интимные. Верить в Бога — это естественное свойство человека, это то же, что дышать. И это не нуждается в обрядах. Я исполняю заповеди. Это и есть мое служение Ему. Я уважаю церковных людей, тех, кто очень искренне к этому относится. Но сужу человека не по участию его в церковных обрядах, а по поступкам.
У меня двойственное отношение к недавно выстроенным храмам, и вот почему. Я знаю, что эти богатые спонсоры, или как их — жертвователи,— они жертвуют на строительство храма, ограбив перед тем тысячи людей. Они воруют миллиардами, а на Церковь жертвуют миллионы. А нам предлагают восхищаться их «добрыми делами». Еще и потому мне в храм не хочется.
И все-таки это, наверное, не совсем мне чуждо. В молодости, в советские еще времена, я работал в Рязани и однажды зашел там в старую церковь. Народу было совсем мало. Пел хор. Горели свечи, и сверху проникал свет. Сколько лет прошло, а я помню эти минуты. Я почувствовал, что моя душа отдыхает.
— Станислав считает, что его любовь к Богу не требует никаких внешних проявлений, поскольку глубоко интимна. Но мне хотелось бы спросить его: а любите ли вы своих близких? Да? А что вы делаете для них? Все, что можете? А могли бы вы представить себе такую любовь к близким, которая не заставляла бы вас ровно ничего для них делать и не нуждалась бы — по вашему же выражению — ни в каких внешних проявлениях? Вот так же и вера, по слову апостола, без дел мертва. Вера — это не субъективное переживание, а следование Слову Божьему. Станислав считает, что он соблюдает заповеди. Что он имеет в виду? Десять заповедей, данных Моисею? Действительно, по ним «отчитаться» просто: не убивал, не крал и даже не прелюбодействовал. Но может ли этот человек с уверенностью сказать, что он любит своих врагов, как заповедал Спаситель? И разве он не знает — если он читал Евангелие — что Христос заповедал нам участвовать в Евхаристии (Ин. 6, 54–56), а Евхаристия совершается только в Церкви?
Обратите внимание на то, чем кончается монолог Станислава: он вспоминает, как много лет назад вошел в старую маленькую церковь в Рязани… Что он почувствовал тогда, в глухие советские годы? Он почувствовал, что попал к себе домой. Его душа это ощутила. Но потом он почему-то сказал себе: ладно, было и хватит. И не пошел дальше. Не послушал собственную душу, потянувшуюся домой…
Кстати, о наших жертвователях. Не от одного Станислава приходилось слышать, что храмы строятся «на ворованные деньги». Вообще, законность или незаконность получения каким-либо гражданином денежных средств — это дело правоохранительных органов, Церковь в этом разбираться не обязана совершенно. Я вполне допускаю: среди денег, пожертвованных на строительство храмов, на другие нужды Церкви, могут быть деньги, полученные небезупречным путем. Но если человек хотя бы часть полученных таким путем денег отдал на строительство церкви в отдаленном селе, где много лет никакого храма не было, можно надеяться, что это ему зачтется. И что зло в данном случае обернется благом.
* * *
Александр, 34 года, редактор одного из саратовских изданий:
— Я бы сказал так: хожу в храмы, но не в Церковь. Исполнение церковных обрядов — это не главное назначение храма для меня. Я убежден, что большинство старинных церквей — тех, которым более двухсот лет,— строились именно на «святых местах», на местах с огромной положительной энергетикой, эти места выбирали посвященные люди. Вот почему в этих храмах по сей день чувствуется присутствие Бога. Но в «Утоли моя печали» я принципиально не пойду. Не может быть храма там, где был планетарий. Энергетика оттуда ушла, я чувствую это за версту. Никакой священник не сможет это здание на самом деле освятить.
Я считаю Серафима Саровского своим покровителем после посещения Дивеева, потрясшего меня до глубины души. Но женщины, с которыми я столкнулся в нашем саратовском храме Серафима Саровского, своими замечаниями и нравоучениями отбили у меня всякую охоту молиться.
Когда у нас родилась дочь, ее жизнь была в опасности из-за сложных родов. И произошли два события, которые стали для меня спасительной ниточкой. Первое: обокрали мою квартиру. Причем воры не тронули ничего из детских вещей. Второе: в тот же день я пошел в Духосошественский храм, и ноги сами привели меня к иконе Ксении Петербургской (дочь мы уже решили назвать Ксюшей). Молясь, я простил тех, кто нас обокрал. Я почувствовал, что это была своего рода жертва за жизнь нашего ребенка. На следующий день врачи сказали нам, что жизнь Ксюши вне опасности.
Однажды я решил исповедаться. Отнесся к этому очень серьезно. Но у батюшки не было никакого понимания. Было ощущение, что он просто исполнил какую-то формальную обязанность. И я понял, что церковь — это только социальный институт. А вера, даже конкретно — православная вера — существует помимо этого института, как бы вокруг него. Поэтому я считаю себя православным, хотя с момента первой своей исповеди ни к одному священнику близко не подходил.
— То, что Церковь — это не просто здание с крестом наверху, то, что это не совсем обычное место — интуитивно чувствуют многие из тех, кто Церковь отвергает. Многие пытаются ею воспользоваться, ничего ей при этом не отдавая: «Когда тяжело — захожу в церковь, постою, поставлю свечку… Но больше ничего делать не буду». Это такой утилитарный подход. И он характерен для Александра. Он съездил в Дивеево, и его там пробрало. Не удивительно. Один человек мне рассказывал, как вошел в древний храм в Абхазии: «Нахлобучило конкретно». Ну а дальше-то что? Преподобный Серафим Саровский, которого Александр считает своим покровителем, неотрывен от Православной Церкви, так же, как и Ксения Петербургская, которая помогла маленькой дочке Александра. А чем он им отвечает? Где его благодарность? Их помощь он принимает, но Церковь, к которой они принадлежали, отвергает. Называет себя православным, но в чем его православность — непонятно. На ее месте — оккультные рассуждения об энергетике. Совершеннейшая путаница.
* * *
Анастасия, 27 лет, домохозяйка:
Одно время я ходила на службы более или менее регулярно. И у меня сложилось очень неоднозначное впечатление. Для священнослужителей процесс важнее результата. Соблюдение всех правил важнее Того, для Кого это все делается. Церковь — это не только место для молитвы, это еще и жестко структурированный институт. В него вписываются те, кто не задает лишних вопросов, а смиренно исполняет указания батюшек. А тот, кто задает вопросы, кто пытается что-то себе уяснить и обосновать свое пребывание в Церкви,— тот в ней не ко двору. Это не приветствуется! Вот почему я не знаю, православная ли я. Не лучше ли просто быть христианином, молиться и соблюдать заповеди? А «православность» воспринимать как какой-то особый вход, которым можно воспользоваться или не воспользоваться. Можно пройти общим входом, хотя это и сложнее. То есть меньше шансов дойти.
Но при всем этом я хотела бы воспитать свою дочь так, чтобы она не имела этих сомнений. Чтобы для нее вполне естественно было пребывать в Церкви. Сомнения — это ведь такая уловка мозга. Сомнения — от интеллекта, а вера — от сердца. Если сердцем правит голова, это очень грустно. Поэтому я молюсь, чтоб хотя бы дочь избавилась от сомнений.
— Анастасия также понимает — соприкоснувшись с Церковью, она соприкасается с чем-то высоким, с чем-то, что может поднять, вдохновить. Не случайно же она желает этого блага своей дочери! Но сама предпочитает некий другой путь, потому что ей кто-то чего-то не объяснил в храме, не был к ней внимателен. Но дело вот в чем: если человек действительно хочет найти ответы на свои вопросы, он их найдет. Хотя жаль очень, что ему приходится пробираться через такую чащобу. Да, у нас не хватает священников, не хватает пастырей, которые готовы этим заниматься, и это горько, и хочется сказать людям: простите, что мы не всегда можем вам помочь. Но с другой стороны, из своего пастырского опыта я знаю, что очень часто человек, как бы просящий совета у священника, на самом деле не собирается этому совету следовать. А когда священник в конце концов говорит ему: «Раз ты меня не слушаешь, делай, как хочешь», человек обижается: «Я так и знал, что Церковь не может помочь мне в моих проблемах». Обращаюсь через вас к Анастасии: приходите, поговорим, я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Кстати, это не только Анастасии касается. Это касается всех ваших собеседников.
* * *
Виктор, 28 лет, фотохудожник:
— В юности, в 18, кажется, лет, я очень хотел поговорить с каким-нибудь хорошим батюшкой. Не удалось. Батюшки у нас слишком занятые, чтоб с каким-то нищим студентом говорить. Знакомая бабушка посоветовала сначала службу отстоять, потом свечку купить, потом иконку. А потом уж к батюшке идти. Но меня такой расклад не устроил.
Потом были прочитаны книги. Вузовские учебники по мифологии, религиоведению, некоторые исторические труды… И в итоге я верую. В некоего своего единого Бога. Не принадлежащего ни одной из религий. Хотя мне нравится, например, буддизм, своим положительным началом и духовностью. Христианство я тоже принимаю. Но нынешнее российское Православие — нет.
Почему? Потому что оно агрессивно. Оно навязывает себя обществу. Как отец пятилетнего сына, я против преподавания Православия в школе, хотя не против того, чтобы дети были осведомлены о разных религиях. Но это должен быть толерантный курс — все религии должны быть представлены равно, ни одна не должна преподноситься как истина в конечной инстанции. Когда мой сын вырастет, он сам сделает выбор. А чтоб ему что-то навязывали сейчас, я не хочу.
Виктор считает, что Церковь агрессивна и навязывает себя обществу, что общество и государство принуждены все время оглядываться на Церковь, учитывать ее мнение…
На самом деле, Церковь никому ничего не навязывает, она свидетельствует об истине. Если общество безнравственно, оно всегда осуждает Церковь, потому что Церковь ему мешает. Но Церковь неотделима от народа, и она чувствует за него, за его состояние ответственность. Ответить на вопрос: «Почему основы православной культуры, а не толерантный курс всех религий?» — очень просто: ваш ребенок начал говорить на русском языке, а не на китайском. Человеку свойственно передавать своим детям то, чем он сам владеет. Язык, культуру, нормы морали, нормы поведения. Вы ведь не только говорить сына научили, вы научили его еще умываться по утрам и почему-то не сказали так: пусть пока бегает неумытый, а подрастет — сделает выбор, умываться или нет. Исходите хотя бы из того, что преподавание ОПК уж точно не принесет вашему ребенку никакого вреда, а вот многое другое — широко распространенное, общедоступное и действительно навязываемое — может принести колоссальный вред. Логичней тревожиться об этом, а не о том, что вашего сына «зомбируют» Православием.
Этот абстрактный Бог, которого Виктор себе выдумал на основе вузовских учебников… Он настолько абстрактен, что и относиться к нему можно только абстрактно, не принимая всерьез. Такой Бог ничего от меня не требует, а значит, и я ему ничем не обязан. Живи как хочется и как удобно, да при этом еще и совесть спокойна — я верующий. Верить надо во что-то конкретное, а не так — «что-то такое там есть». Бог христиан — это живой Бог, это Личность, с которой человек вступает в диалог и перед которой он смиряется, осознавая собственное несовершенство. Впрочем, я полагаю, что буддисты Виктора в его рассуждениях тоже не поддержали бы.
* * *
Алла, 51 год, филолог, преподаватель:
— Парадокс в том, что в храмах я бываю почаще иных, называющих себя православными. Я с юности очень люблю церковную культуру и архитектуру, и хоровую музыку, и иконопись. По великим праздникам всегда стараюсь побывать на службе, конечно, там, где хороший хор. Много ездила по старинным русским городам и везде спешила видеть храмы. Во всех музеях прежде всего прочего ищу экспозиции старинных русских икон.
Притом не крещена, и теперь, в солидном возрасте, точно знаю, что креститься не буду. Почему? Мне очень хочется вам встречный вопрос задать. Вы действительно верите, что к некоей деве из Назарета явился архангел Гавриил… и далее по тексту? Вы действительно верите во все эти события как в реальность? Я, простите, в это поверить не могу. Я еще в четырехлетнем возрасте в Деда Мороза со Снегурочкой не верила. Так уж я устроена — не верю в то, чего не бывает. Религия для меня — это богатейшая культура, но это не истина и не то, чем я должна определять всю свою жизнь.
Алла, если разобраться, тоже пользуется тем, что ей дает Церковь, не желая при этом Церкви ответить. Если религия, создавшая такую культуру,— это просто вымысел, то как же эта культура может быть такой богатой и глубокой? Если древняя икона вдохновляет ее, то надо, наверное, задуматься о том, чем вдохновлялся иконописец. Троица Рублева — это ведь не просто красивая икона, это свидетельство красоты неземной. То же можно сказать и о духовной хоровой музыке.
Что же касается Деда Мороза со Снегурочкой, то есть утверждения Аллы о том, что она не может верить в «то, чего не бывает»,— это не такой простой вопрос. У каждого из нас есть определенный жизненный опыт, какие-то научные познания и привычка объяснять окружающий мир причинно-следственным образом: вода замерзла, потому что температура опустилась ниже нуля. Но каждый из нас при этом чувствует: материальным, причинно-следственным образом мира не объяснишь, возможности научного познания ограничены. Первое, что нельзя объяснить в научных терминах,— это сам человек, личность. В принципе, что такое человек? Белковый организм, замкнутая биологическая система. Значит, все, что с ним происходит — его чувства, его реакции, его поведение,— обусловлено движением молекул, какими-то биохимическими процессами? Нет, однако, любой из нас понимает — биохимическими процессами личность не объяснишь и не исчерпаешь. Человек встречается с Творцом внутри себя, в собственных глубинах, а ведь с Аллой именно это происходит, когда она смотрит на свои любимые иконы, хотя она и не хочет этого признавать! А когда эта встреча произошла, когда она осознана, тогда человек должен поверить во всемогущество Бога, в Его любовь к людям и уже не говорить «такого не бывает».
* * *
Виктория, 33 года, домохозяйка:
— Я — мать ребенка-инвалида. Вы знаете, что это такое? Нет, вы этого не знаете, если в вашей жизни этого нет. Жизнь моего сына зависит от страшно дорогих лекарств, и я годами живу в страхе, что не будет этих лекарств или не будет на них денег. И у нас еще не худшее положение. Я как отлежу с сыном в больнице месяца три, такого там насмотрюсь….
И когда я вижу, как очередные купола кроют позолотой… Мне просто хочется кричать: да отдайте же вы эти деньги больным детям, если вы на самом деле исповедуете религию любви, если ваш Бог действительно велел вам любить ближнего! Дети погибают, а они строят один роскошный храм за другим, и ужасно этим довольны: «За год в нашей епархии построено столько-то храмов». Постройте вместо всех этих храмов одну детскую больницу с нормальным современным оборудованием, сделайте так, чтобы она была действительно бесплатной для всех нуждающихся. Вот тогда я вам поверю. А пока ваша Церковь — не для меня.
— Очень жаль Викторию. Я думаю, что ее слова — это просто выплеск боли и огромной обиды на общество, неспособное ей помочь. Да, благотворительная деятельность Церкви сегодня очень и очень ограничена. По объективным причинам. Церковь — совсем не богатая организация. И «роскошные храмы» (если их можно этим словом назвать) мы строим не за собственные деньги, а за счет средств благотворителей. Но, в конце концов, нужно понимать: эти храмы заполняются людьми. Такими же людьми — с такими же бедами, проблемами, трагедиями. Среди моих прихожан есть родители детей-инвалидов, и у многих из этих детей положение, возможно, еще и похуже, чем у ребенка Виктории. Тем не менее и они сами, и их дети радуются, видя, как золотятся над городом новые купола. Потому что благодаря Церкви они обретают силы, укрепляются духом.
* * *
Наталья, 39 лет, журналист:
— Я — христианка по убеждению своему, но вот православной мне быть не хочется. РПЦ раздражает меня своей нетерпимостью. Она считает, что обладает монополией на истину, а другие религии, другие церкви, в том числе и христианские, не имеют в ее глазах права на существование. Или, как минимум, неполноценны по сравнению с ней. Вместо братского отношения — вражда, конкуренция, и методы в этой конкуренции используются нечестные, а именно — поддержка государства. И все это под лозунгом «Мы — православная страна». Да, государственной религией России в течение веков было Православие. Но о чем это говорит? Только о принуждении, о несвободе. Попробовал бы кто исповедовать иную религию, хотя бы католичество,— при Иване Грозном! Да и при Николае Втором, в общем, не рекомендовалось от стада отбиваться. Не было бы принуждения, имели бы люди свободу выбора веры — картина была бы совсем иной. РПЦ пора, наконец, освободиться от этого державного подхода, признать себя всего лишь одной из конфессий, обитающих на российской территории. Это было бы ей самой на пользу, кстати, послужило бы ее обновлению, оживлению религиозного чувства.
Православная Церковь пользуется поддержкой нынешней российской власти? А какую религию поддерживает власть в Израиле? А в Италии? В Греции? И никто этому не удивляется, заметьте.
В том-то и дело, что мы — не просто «российская территория», а Россия. Наша культура — не от буддистов, не от мусульман и даже не от протестантов. Православие в российской истории было не тем, что навязывалось силой, а тем, что из века в век создавало государство, создавал народ. Мы не вправе терять свою национальную идентичность, свое лицо. Поэтому то, что вновь избранный президент в день инаугурации едет не куда-то еще, а именно в православный храм и на глазах у всей страны принимает благословение Церкви,— вполне естественно.
Вот пример из Интернета, один из бесчисленных диалогов после смерти Патриарха Алексия II. Пользователь №1 возмущается пышностью похорон, трансляцией и т. д., ведь покойник всего лишь «лидер одной из конфессий», не более того. Пользователь №2 сходу отвечает: «Простите, он не лидер одной из конфессий, а Патриарх всея Руси». Этого достаточно!
О «монополии на истину», о пресловутой «нетерпимости православных» с точки зрения нашей собеседницы Натальи и других. Если человек выбирает Православную Церковь, то он выбирает ее не как товар в магазине, не как одну из многих равноправных конфессий (версий), а как единственный подлинно спасительный путь. Вот почему отвергается экуменизм, вот почему не будет никаких общих служений. Говоря Православной Церкви «да», человек неизбежно говорит всему остальному «нет». Вот в чем состоит, собственно, наша «нетерпимость». Но из этого не следует нетерпимости во внешнем смысле этого слова. Русская Православная Церковь считает своим долгом предупредить общество об опасности некоторых сектантских культов и распространению этих культов противостоять, но она не покушается на свободу совести как конституционную норму и никому не навязывает себя силой. Мы вообще никому себя не навязываем, мы существуем больше тысячи лет и будем существовать, пока этот свет существует. А для диалога с другими религиями мы открыты, и тому немало подтверждений.
Вот то, что я мог бы ответить респондентам журнала, объясняющим, почему они не принадлежат к Православной Церкви. Однако… на самом деле они не идут в нее вовсе не поэтому. То есть не потому, что они здесь изложили. Человек, который не хочет идти в Церковь, ищет каких-то внешних причин, а на самом деле причина в том, что в Церкви ему с неизбежностью придется оглянуться на себя, оставить самооправдания и заняться собой. Все эти отклонения — борьба с ИНН, с паспортами, призывы к восстановлению монархии — это ведь тоже чтоб собою не заниматься. И отсюда же — обвинения в адрес Церкви: «В Церкви все плохо». Но если в ней плохо, давай вместе с тобой постараемся сделать лучше. Помоги Церкви обновить лицо, поучаствуй в этом. Примени собственный профессионализм, жизненный опыт. Задавай вопросы, если они у тебя есть, только задавай их не со стороны, а как человек, в свою Церковь, к себе домой пришедший.
Подготовила Марина Бирюкова Журнал «Православие и современность» №10 (26) 2009 год