Сегодня на страницах нашей газеты мы беседуем с Олегом Романовичем Шуркусом, руководителем Палехской иконописной мастерской «Лик». Художники этой мастерской написали иконостас и фрески Успенского храма, а также икону Святой Троицы на фронтоне Троицкого собора.
– Олег Романович, расскажите, пожалуйста, о том, как Вы пришли к вере?
– Это произошло, когда я учился в Палехском художественном училище. У меня, естественно, были любимые произведения, любимые художники, любимые времена в искусстве. И вот я смотрел на картины Брейгеля, Дюрера, Рембранта, а у них тематика вся библейская: евангельские сюжеты, притчи какие-то. А я – человек нецерковный, для меня все это просто темный лес. Информации нет, в Палехе храма нет, да и желания что-то узнать, собственно, нет. Для меня этого мира просто не существовало.
Но когда я смотрел на картины любимых художников, понимал, что они говорят на непонятном мне языке. Они из разных времен, разных эпох, разных национальностей, но их объединяет какая-то тайна.
Желание быть причастным их тайне стало первым побудительным мотивом что-то узнать о вере, найти какую-то книгу. В специальной искусствоведческой литературе в рассказе о картинах, иконах описывались религиозные сюжеты. Они стали первым источником знания о христианстве. Затем последовал целенаправленный поиск духовной литературы. Крестился я в 20 лет, взрослым уже человеком.
– С какого времени Вы расписываете храмы? Почему выбрали именно монументальную живопись? Ведь палехская школа более ассоциируется с миниатюрой.
– Я не выбирал, так сложились обстоятельства. До этого я писал иконы, и до сих пор люблю этим заниматься. И хотя был у меня опыт светской монументальной живописи, расписывать храмы долго не решался. Ведь это другие условия работы: долгое время далеко от семьи, от дома.
Но попался на моем пути решительный батюшка, который просто заставил расписать храм. У меня было много заказов на иконы в галереи, в частные коллекции. Я понимал, что с этим придется порвать. Но батюшка оказался энергичнее меня.
В то время только начиналось церковное возрождение. Мастеров не было, до азбучных истин приходилось доходить на опыте. Потом я понял, что если не хочу полжизни расписывать этот храм, придется привлекать помощников. Так создавался наш коллектив – Палехская иконописная мастерская «Лик». Сейчас он насчитывает от 15 до 20 художников. Нами расписано более 20 храмов и более 20 иконостасов.
– Каков критерий отбора художников в ваш коллектив?
– Отбор происходит постоянно и очень тяжело. Люди уходят – кто-то в другие бригады, кто-то начинает работать один, а кто-то уходит из жизни. На их место приходят другие.
Уходят люди по разным причинам. Кого-то просто привлекает индивидуальная работа. Ведь работа в бригаде – это подчинение, послушание одному эскизу, общей идее. Творческие люди имеют свое видение, амбиции. Кто-то видит себя доличником или личником, а в коллективе ему поручено писать орнамент или золото класть.
И хотя в Палехе около 600 художников на 5000 жителей (до революции их было 500 на 1500 жителей), выбирать новых людей всегда тяжело. Ведь если пригласишь человека, сложно впоследствии от него отказаться. Поэтому сначала стараемся проверить человека в работе. Большое значение при отборе играют человеческие качества, ведь нам приходится подолгу не только работать, но и жить вместе.
– Можно ли говорить о том, что вы возрождаете традиции древнерусской иконописи?
– Мы в своем творчестве ориентируемся на все, что любим. Есть отголоски византийской, греческой иконы, отдаем дань палехской, московской, строгановской школе. Но при этом вопрос о стиле, традиции меня всегда настораживает. Деление на стили, школы, традиции условно, придумано для удобства классификации. Поэтому когда меня спрашивают: «В каком стиле Вы работаете?» – я не знаю, что отвечать. Мы не ставили задачу создать свой стиль. Но с другой стороны не было цели скопировать какой-то другой.
Сегодня нельзя в чистом виде скопировать язык прп. Андрея Рублева, Феофана Грека. В 15 в. прп. Андрей говорил своим языком, а в 17 в. Гурий Никитин и Симон Ушаков своим. Поэтому искусственная стилизация под Рублева кажется мне неправильной. Ведь икона живой организм, который развивается и меняется, как развивается язык, архитектура храма, песнопения. И когда мы видим храм, построенный в 19 в., со стилистическими особенностями, а в нем живопись якобы 15 в., то явно ощущается диссонанс. В храме очень важно стилистическое единство.
После того, как уже был Гурий Никитин, Прокопий Чирин, Сила Савин, другие великие иконописцы 16 и 17 вв., традиционная архаичная русская манера не может органично существовать. Икона привязана к определенному времени.
С другой стороны, большая опасность кроется в искусственном выдумывании современного стиля. Этого делать также нельзя.
– Когда Вам предлагают расписать храм, Вы подбираете стиль фресок под архитектуру храма?
– Мы не настолько универсальны, не можем работать в любом стиле. Можем только несколько видоизменить свою манеру, как можно, например, подделаться под чужой почерк. Но все равно будут заметны особенности нашего письма.
Вот, например. в Ярославской области мы расписывали вполне традиционный верхневолжский храм. В 17 в. там работали знаменитые костромские, ярославские иконописцы. У них очень яркая стилистика: лазурный фон, усиленная декоративность, внимание к деталям. Этот стиль и для нас близок. Палех во многом вырос из Ярославля, мы учились на этих образцах. И нам было проще вжиться в этот стиль.
А когда перед нами ставят задачу, расписать храм в реалистичной манере, мы просто отказываемся. Хотя нас и учили этому. Не близко, не интересно.
– Кто определяет композицию, сюжеты росписи?
– По-разному бывает. Если заказчик сам не очень хорошо разбирается в иконописи (это ведь специальная сфера знаний), то он доверяет нам полностью составить концепцию росписей. Конечно, высказывает при этом свои пожелания.
В случае с Успенским храмом Троицкого собора, концепция росписи была практически готова вплоть до цветовой гаммы, масштаба, персонажей. Все было продумано владыкой Лонгином и отцом Пахомием. Мы лишь составляли некоторые композиционные варианты для выбора и утверждения.
– Создаете ли вы новые иконографические сюжеты?
– Да, конечно. Язык фрески более свободен, чем язык иконы. За многие столетия сформировались иконографические формы, которые хорошо ложатся в прямоугольник. Икона это законченное произведение, а фреска развернутое повествование. Фреска подразумевает свободу.
Так, например, для вашего храма создавалась композиция, повествующая о принесении в Саратов Образа Спаса Нерукотворного, сюжет для которой был рассказан мне отцом Пахомием.
– Многих прихожан и посетителей нашего собора интересует композиция Страшного Суда. Спрашивают, что конкретно здесь изображено, почему в храме изображается нечистый?
– Икона Страшного Суда традиционно пишется на западной стене храма. В центре изображается Господь Судия с предстоящими Богородицей и Иоанном Предтечей, припадающими Адамом и Евой. По сторонам от этой центральной группы сидят апостолы с открытыми книгами в руках, на которых написаны первые буквы их имен. За апостолами Ангелы, стражи Небесные.
Ниже изображены Ангелы, которые взвешивают деяния людей на весах. На одной чаще весов символически изображаются грехи, на другой полотенце, смоченное слезами раскаяния.
Одесную Христа (если смотреть на фреску, слева от нас) апостол Петр ведет в рай праведников, у него в руках ключи от райских врат. За вратами уже находится благоразумный разбойник с крестом в руках – первый человек, вошедший в рай. Далее за райскими вратами изображается композиция «Лоно Авраамово» – праотцы Авраам, Исаак и Иаков с душами праведников, сидящие среди райских деревьев. Над ними –Богоматерь на престоле с двумя Ангелами.
Ошуйю Христа (справа от нас) изображается ад в виде «геенны огненной», со страшным зверем, на котором сидит сатана – господин ада, с душой Иуды в руках. В огне горят грешники, мучимые нечистым. Из огненной пасти адского зверя вверх, к ногам Адама, поднимается длинный извивающийся змей, олицетворяющий грех.
Между сценами рая и ада, изображается прикованный к столбу милостивый блудник, который ради милостыни избавлен вечных мук, а ради блуда лишен Царства Небесного.
Что касается нечистых духов, их часто пишут и на иконах, и на фресках. Отрицательный персонаж тоже персонаж. Если они есть в Священном Писании, почему нельзя изображать их в живописи? Нужно только писать соответствующим образом.
– Почему на фронтоне Троицкого собора было принято решение написать именно «Гостеприимство Авраама», а не «Троицу» прп. Андрея Рублева, например?
– Пластически гораздо легче вписать в такой растянутый треугольник пять фигур, а не три. Авраам и Сара гармонично вписались в боковые карманы. Их фигуры намного меньше, изображены в ином масштабе, чем Ангелы, что соответствует принципам традиционной иконографии – изображать главных персонажей больше второстепенных.
– Что предпочитаете лично Вы: монументальную живопись или написание икон?
– Не заставляйте меня выбирать, я люблю и то и другое. Очень люблю миниатюрную икону и страшно скорблю, что не могу ею заниматься: не хватает времени.
Икона и фреска создаются по-разному, материал диктует технику письма. Икона пишется в технике плави. На доску наносится множество прозрачных лессировок, которые технически на вертикальной стене выполнить невозможно. Но в этом есть дополнительный интерес.
– За годы работы поменялось ли Ваше отношение к иконе?
– Мое отношение к иконе кардинальным образом поменялось раз пятьдесят. Когда я смотрю на свои первые работы, мне становится очень стыдно. Даже когда пройдет месяц, год, уже вижу недостатки письма. Когда пишу, перестаю их замечать, вроде бы все устраивает. Но знаю, что через месяц увижу и пойму, как нужно было написать. А отложить, подумать, нет времени и возможности. Поэтому стараюсь прислушиваться к мнению компетентных людей.
Беседовала Марина Шмелева