Милость к падшим

Рассказ следователя

Этот рассказ в редакцию принес пожилой человек, бывший следователь. История, о которой пойдет речь, не вымышленная, автор был свидетелем и участником описываемых событий. А события эти имеют самое непосредственное отношение к нашему Троицкому собору. Удивительный случай, описанный в рассказе, интересен не только как часть истории нашего прихода, но и как событие, буквально перевернувшее мировоззрение многих атеистов в те далекие советские годы. Поучителен он и для нас с вами.

Летом 1969 года начальник следственного отделения подкинула мне дело по II статье 206 УК РФ (злостное хулиганство).
Обычно такие дела — делишки — достаются молодым следователям, «желторотикам», а я в то время уже «тянул» серьезные дела. Видно, в конце квартала надо было «выдать на гора», т. е. в суд, как можно больше дел…
Дело несложное: пьяный негодяй забрел в Свято-Троицкий собор и поднялся по парадной лестнице на второй этаж. Там храм в честь Святой Троицы, шло богослужение. Старушка-прихожанка сделала ему замечание:
– Сынок, в пьяном виде нельзя заходить в церковь, большой грех, иди домой.
А тот куражился, оскорблял верующих, насмехался над ними, а когда старушка вновь попросила его уйти, сказав, что тут, вместе с верующими, пребывает Бог, хулиган ударил ее кулаком в лицо. Она скатилась по лестнице вниз и сильно ушибла голову, лицо и руку. Непостижимо, как она вообще осталась жива. Будто кто-то неведомый спас ее.
Мерзавец убежал, а старушку доставили в 1-ю Советскую больницу, где она находилась на излечении 6 дней. Судмедэксперт дал заключение: «легкие телесные повреждения, повлекшие за собой кратковременное расстройство здоровья».
Оперуполномоченный капитан моментально вычислил «борца с религиозным дурманом», тот проживал неподалеку от церкви. Он дважды судим, последний раз — за особо злостное хулиганство, и совсем недавно освободился из мест лишения свободы.
Вел он себя нагло, развязно и под протокол буквально сказал следующее: «Я ей, бабке, говорю: «Бабка, Бога нет, и все – прогресс». А она шипит божественное… Ну, я ей и вмазал, а она – орать, мол я общественный порядок нарушаю. Нет, я борюсь с религией». А когда я предъявил ему обвинения, помимо своей коронной фразы, изрек: «Этих религиозных одуванчиков нужно сдувать антирелигиозным ураганом». Вот такой оказался «идейный борец» с «мракобесием». Он почему-то надеялся, что суд учтет его заслуги на этом поприще. Я немедленно взял его под стражу.
Чтобы обеспечить свидетельскую базу, отправился в Свято-Троицкий собор, благо до него от отдела минут 10-15. Там встретился со старостой Павлом Ивановичем, солидным стариком лет 60-65 с окладистой, лопатой, черной бородой. Я попросил его прислать в отдел на следующий день трех-четырех очевидцев преступления, это более чем достаточно для обеспечения свидетельской базы, а сам поехал в 1-ю Совбольницу, чтобы допросить потерпевшую. К стыду своему должен признаться, что фамилии потерпевшей не запомнил и очень об этом сожалею… очень.
Она лежала в обшарпанной палате на 8 коек. Голова и правая рука забинтованы. Узнав о цели моего визита, она удивилась и долго качала головой, недоумевая, зачем, мол, нужно причинять беспокойства милиции. Я ее допросил и признал потерпевшей. Старушка плохо себя чувствовала и с трудом говорила. Я выразил ей свое сочувствие и хотел дать шоколадку, которую купил дочери на день рождения. Она поблагодарила меня, но попросила отдать шоколадку старушке-соседке, которая просительно смотрела на нас.
— Подай ей милостыньку, — и она перекрестила меня. Я сконфузился.
На следующий день, когда рано утром пришел на работу, возле своего кабинета застал толпу богомолок, человек 10-15 в платках и с крестиками. Меж них был и Павел Иванович. Они поклонились мне в пояс, и я покраснел, как рак, оглянулся, опасаясь, не видел ли кто из сотрудников милиции эти «божественные реверансы». Из всей старушечьей толпы отобрал четверых непосредственных очевидцев преступления, остальных попросил уйти. Однако они настаивали, чтобы и их допросили. Дабы не обидеть, пришлось коротко побеседовать с каждой без протокола. Они осеняли меня крестным знамением и кланялись. Заскочил взъерошенный начальник РОВД и дал мне разгон за то, что собрал толпу народа, которая мешает работе всех служб.
В кабинет под благовидным предлогом заходили мои коллеги якобы взять бланк протокола, полистать Комментированный УПК. При этом они многозначительно улыбались. Хихикали и незаметно подмигивали в сторону странных свидетелей, приводя меня в крайнее смущение. Потом полгода подтрунивали: кланялись мне в пояс, называли «защитником православных» и «батюшкой».
Дело я закончил за 10 дней и направил прокурору утверждения обвинительного заключения. А перед окончанием пошел к потерпевшей домой – она не расписалась в протоколе допроса. Вызывать ее в отдел не стал – сам виноват в этой оплошности.
Старушка не могла взять в ток, почему ей такая честь. Она ютилась в коммунальной квартире на ул. Некрасова с тремя соседками-бедолагами. В ее каморке из мебели была лишь кровать, стол и стул. В углу комнаты – божница с иконами. Она еще не оправилась от травм и едва передвигалась. Попросив меня подождать, поковыляла к соседке, которая плакала и звала к себе.
— Помирает, некому ее утешить.
Когда я разъяснил порядок возмещения вреда, причиненного преступлением, старушка замахала руками.
— Что ты, что ты, сынок, не желаю я ему зла, не желаю, какие деньги…
Ушел от нее, досадуя на себя, что не догадался ей принести хоть каких-то продуктов, наверняка она бедствовала.
Она смотрела мне во след, качала головой.
— Да хранит тебя Господь, сынок, — и перекрестила. Я снова сконфузился.

…Из кабинета торжественно вышел суд — два народных заседателя во главе с председательствующим, и приговор был оглашен.
Три года лишения свободы…
Подсудимый, а теперь — осужденный, уже не улыбался, видно, не ожидал, что за какую-то богомолку ему обломится такой срок.
После того, как председательствующий разъяснил порядок обжалования приговора, потерпевшая, как будто очнувшись, спросила:
— Это его на три года в тюрьму?
— Да, он будет отбывать наказание в местах лишения свободы три года.
— Сынок, не надо его в тюрьму, я его прощаю, он же молодой, не надо его в тюрьму!
Председательствующий — Евгений Александрович Шубников — растерялся и забормотал, что приговор провозглашен, и суд не имеет право его изменять, и стал объяснять, почему.
Потерпевшая пристально смотрела на него, не понимая, почему нельзя, если она прощает? Народные заседатели — мужчина и женщина — переглядывались и беспомощно хлопали глазами.
Потерпевшая неотрывно смотрела на председательствующего и наконец, осознав, что никто не собирается изменять приговор, пала на колени и заплакала:
— Христом Богом прошу тебя, освободи его, мне его жалко!
На меня как будто обрушился водопад святой воды, и защипало в глазах.
Осужденный резко повернулся спиной к залу, и плечи его заходили ходуном… Когда конвой его выводил, он отвернулся…
Наконец я попал в кабинет Евгения Александровича. Он сидел за столом и рассеянно пальцем катал по столу карандаш, а потом каким-то не своим голосом сказал:
— У меня потерпевшие всегда требовали покарать обидчика, и как можно строже, но чтобы умолять о прощении… стоя на коленях… такого я за двадцать лет судейской работы… мне не доводилось… Такого я не видел… Это святая женщина!.. Нам бы иметь такое сердце, как у нее, такую любовь к падшему человеку, а, Старков?!

Старков М. Г.