Несмотря на строгость устава и длинные богослужения, порой рождающие усталость, многие любят Великий пост. Время сугубого покаяния, коленопреклонных молитв, долгого чтения удивительным образом рождает в душе верующего человека состояние тихой радости и светлой печали. Недаром святые отцы называют великопостное время «весной духовной». И, конечно, не последнюю роль в создании особого настроя во время поста играют великопостные песнопения.
За несколько недель до Великого поста в Церкви начинаются подготовительные богослужения. В предшествующие посту воскресные дни уже звучат особые песнопения – «Покаяния отверзи ми двери», «На реках Вавилонских». Как и изменяемые песнопения этих служб, они способствуют определенному душевному настрою. В постовых богослужениях, на Литургии Преждеосвященных Даров, добавляется еще одно песнопение сходного содержания – «Да исправится молитва моя». На этой Литургии мы не слышим «Херувимской песни», вместо нее звучит песнопение «Ныне Силы Небесные», изменяется причастный стих – «Вкусите и видите», и еще много другое.
Хотелось бы поговорить сегодня не о смысле постовых песнопений, в большинстве случаев он понятен. Интереснее было бы поразмышлять о том, насколько музыкальный язык богослужения откликается на содержание молитвословий. Ведь в этом и состоит его задача – помочь передать смысл, довести его до сердца, пробудить в душе покаянные чувства.
Мы уже говорили об особенности музыкального языка 17 – 19 столетий, его некоторой обусловленности и ограниченности. Попытаемся охарактеризовать еще одну его сторону – образно-эмоциональную сферу. Все оттенки чувств и эмоций передаются здесь двумя ладовыми красками – мажором и минором. История этих ладов, или звукорядов, уходит корнями в глубь веков. Только в древности существовало большее количество ладов, и каждому из них соответствовало определенное эмоциональноме состояние. Они широко применялись в церковных песнопениях и народном творчестве, поэтому и закрепилось за ними название ладов народной музыки.
С возникновением мажоро-минорной музыкальной системы остальные лады в профессиональной музыке оказались забыты. Так сложилось, что мажор стал ассоциироваться со светом, радостью, ликованием, а минор – с грустью, скорбью, печалью. Конечно, это несколько прямолинейные характеристики. В музыке, как и в душевной жизни, все намного сложнее, обычно разные чувства переплетаются. И естественно, что развитие музыкального языка шло по принципу взаимопроникновения одного лада в другой. Мажор и минор гармонически усложнялись аккордами иного лада, отклонениями в другие тональности. И все же долгое время доминирующим оставался один лад, и соответствующее ему эмоциональное состояние.
Уже в романтическую эпоху композиторов это не вполне устраивало, примитивная система мажоро-минора стала ограничивать идею автора, сужать его творческий замысел. Многие композиторы начали обращаться к ладам народной музыки, открыли в них неиссякаемый источник мелодизма, нашли новые гармонические краски. Вполне возможно, что эта тенденция была вызвана лишь стремлением к новым гармоническим эффектам, а может быть, причины ее лежат глубже – в духовной жизни. Возвращение к древним ладам значительно подорвало господство мажоро-минора.
Началась другая эпоха – эпоха поисков и экспериментов с музыкальным языком. Венцом всех попыток освободиться от тональной музыкальной системы стала музыка атональная. Причем в таких произведениях исчезла не только тональность, но и мелодия; сама сущность музыки словно растворилась в рассеянном звуковом пространстве. Развитие музыкального языка парадоксальным образом привело его к саморазрушению. Возможно, мутация музыкального языка в искусстве 20 в. оказалась не случайной, вероятно, она отразила душевное состояние человека той эпохи.
Конечно, атональная музыка не могла долго просуществовать, и осталась она в истории музыки как бы засохшей ветвью многовекового дерева. Но эксперименты над музыкальным языком не прекратились, слишком уж стесняли границы тональности и лада. Однако окончательное вытеснение этих доминант западно-европейской музыки оказалось невозможным, очень прочно укоренились они в музыкальном языке и мышлении.
Идея поляризации двух образных сфер и ее музыкальный эквивалент – система мажоро-минора – оказались чуждыми православному богослужению и мироощущению. Есть в церковно-славянском языке дивное слово – «радостопечалие», оно очень точно передает внутреннее состояние глубоко верующего человека. Невозможна радость без печали, без сожаления о своих грехах, без предшествующего ей покаяния, и нет места в православном сознании тяжелой, беспросветной печали, потому что всегда остается надежда на безграничное милосердие Божие. Подтверждением тому может служить погребальный звон, который непременно оканчивается праздничным трезвоном, или традиция пения в Прощеное воскресенье вслед за постовыми песнопениями стихир Пасхи.
Естественно, что в богослужебной музыке также шел процесс поиска путей углубления, «утончения» музыкально-языковых средств, расширения смысловых возможностей мажора и минора. Сближение двух полюсов, уменьшение их контрастности оказалось просто необходимым. В разрешении возникшего несоответствия музыкального языка православному богослужению наметилось два пути. Первый – наиболее прост, когда в пределах одного звукоряда происходит частое смещение тоник наиболее родственных друг другу мажорной и минорной тональностей. Возникает в некотором смысле ладовая неопределенность и вместе с ней некая эмоциональная «невыраженность».
Именно этот принцип лежит в основании обихода. Большинству обиходных песнопений свойственен переменный лад – мажоро-минор или миноро-мажор. Надо заметить, такой лад имеет народно-песенное происхождение, в богослужебном пении он на удивление прижился и даже стал со временем его неотъемлимым атрибутом. Примеры переменного лада мы можем встретить и среди постовых песнопений: «Покаяния» лаврского напева, «На реках Вавилонских» В. Крупицкого.
Другой путь оказался гармонически сложнее. Это путь расширения одного лада за счет аккордов другого. Такое русло выбрала для себя и успешно развивалась в нем Московская школа. Сочинения композиторов этого направления – А. Кастальского, А. Никольского, П. Чеснокова и др., гармонически более красочны и разнообразны, но вместе с тем доминирующая функция одного лада в них значительно снижена. Удивительной особенностью творчества этих композиторов является умение все средства музыкального языка повести за словом. Показательны в этом отношении «Покаяния» Чеснокова, казалось бы, гармонически очень красочны, ладово определенны, и вместе с тем и интонация, и ритм в них глубоко осмысленны.
Существует еще один путь – путь назад, к истокам. Фактически в богослужебном пении, в отличие от светского искусства, всегда сохранялась возможность выйти за пределы тональности и лада. Это путь возвращения к знаменному пению. Бытует мнение, что в пост следовало бы петь песнопения знаменного распева, они наиболее соответствуют постовому богослужению. Действительно, знаменное пение аскетично и сдержанно, в нем нет тех самых полярных ладовых красок, соответственно, оно способствует не эмоциональным всплескам, а самоуглублению и вдумчивому созерцанию. Однако технически перейти на знаменное пение во время поста довольно сложно. По сути, это то же самое, что и начать говорить на другом языке. Можно ли за такое короткое время в него вжиться и заговорить свободно, искренне, от всего сердца? Вряд ли это удастся…
Нередко знаменный распев сегодня можно услышать в переводе на современный музыкальный язык. Как правило, в многоголосных гармонизациях от знаменного распева ничего не остается, однако в некоторых случаях получается неплохое, можно даже сказать удачное, гармоническое решение. Так в гармонизациях «Покаяний» и «На реках Вавилонских» знаменного распева многоголосный язык как бы следует тонально неопределенному напеву. Получается переменный лад с элементами дорийского лада. Этот лад немного отличается от привычного минора, однако он вносит новую краску и, конечно, нейтрализует шифруемое минором эмоционально-образное состояние. Нередко этот и другие лады народной музыки использует в своих церковных сочинениях современный автор и регент церковного хора И. Денисова. И надо заметить, многие ее песнопения очень органично вливаются в богослужение.
Но наряду с перечисленными сочинениями в рамках богослужебного репертуара существуют и такие, в которых один ладовый полюс с помощью гармонических средств и внутриладовых тяготений как бы нарочно обостряется, образно-эмоциональный строй сгущается. Видимо, композиторы таким способом пытались наполнить песнопение трагическим чувством, скорбным переживанием. Конечно, не только лад служит средством выразительности в музыке. Как правило, в таких песнопениях и интонация, и ритм свидетельствуют о принадлежности к иной культуре, к иному языку. Нередко подобные песнопения мы слышим во время поста, взять, к примеру, постовые концерты А.Архангельского. Конечно, это песнопения своего времени, но почему они так актуальны, так востребованы сегодня? Казалось бы, эмоциональный накал – скорее прерогатива светской музыки, богослужебная в таких выразительных средствах не нуждается…
С одной стороны, объяснение этому может быть самое простое – ну не веселые же песнопения распевать в пост! С другой стороны, это может быть объяснимо существованием определенной традиции. Например, существует давняя традиция петь «Покаяния» А. Веделя. Без них многим уже чего-то не хватает в службе. Но, на наш взгляд, есть и еще одно объяснение.
Наверное, выразительные средства музыкального языка за богослужением могут быть и должны быть несколько переосмыслены. Язык богослужения символичен. Как смена цвета в облачении сообщает нам о том или ином празднике, словно символически шифрует содержание праздника, так и ладовые краски – это некие символы. Сгущенный минор подобен постовому переоблачению, он как бы обозначает время поста – время сокрушения, покаяния, но к подлинно душевной жизни он не имеет прямого отношения. Можно, конечно, отозваться всей душою, воспринять эти песнопения переживательно, но не забывать при этом, что не слезы рождают покаяние, истинное покаяние совершается за пределами эмоционального мира, и даже за границами души. Оно приходит не в личных душевных переживаниях, а в молитвенном обращении к Богу.
Возможно, поэтому так естественно воспринимается замена пения чтением в пост, так органично вплетается в богослужение обиходный репертуар, естественно наше желание слышать знаменное пение.
Светлана Пьянкова