Событие, которое легло в основу праздника Троицы, произошло на десятый день после Вознесения Христа.
Когда Господь вознесся на Небо, апостолы возвратились в Иерусалим и стали ожидать исполнения слов Спасителя — сошествия на них Святого Духа, Который должен был дать им особую силу для великого дела — проповеди Евангелия по всему миру.
В пятидесятый день после Воскресения Христова слова Спасителя исполнились. В этот день иудеи праздновали Пятидесятницу — один из великих иудейских праздников, установленный в честь получения Моисеем заповедей, данных ему Богом на пятидесятый день по выходу евреев из египетского плена. Поэтому в Иерусалим пришло множество народа.
Божия Матерь и апостолы собрались, как обычно, в горнице для молитвы. Вдруг послышался шум, похожий на шум сильного ветра, который наполнил собой весь дом. Вслед за шумом над головами апостолов и Божией Матери появились огненные языки чудесного пламени, которые светились, но не жгли, — это был видимый знак того, что на них нисходит Дух Святой. Так совершилось крещение апостолов Святым Духом и огнем.
Необычный шум привлек всеобщее внимание, и скоро у дома собралась толпа паломников, прибывших на праздник в Иерусалим из многих стран. Апостолы вышли к ним и вдруг… начали говорить на разных языках. Каждый из пришедших услышал обращенные к нему слова на своем родном языке. Все удивлялись, ведь ни для кого не было секретом, что ученики Иисуса Христа были простыми, неучеными людьми. И вдруг все они стали говорить на разных языках, которым никогда прежде не учились!
И вот апостол Петр неожиданно для самого себя произнес первую в своей жизни проповедь. Устами простого рыбака говорил Сам Дух Святой, поэтому слова Петра о Христе и Его Учении так глубоко проникали в сердца слушавших его людей. После этой проповеди около трех тысяч человек уверовали в Иисуса Христа и в тот же день приняли Святое Крещение.
Так было положено начало Христовой Церкви — образу Царствия Божия на земле, а сам день Сошествия Святого Духа на апостолов принято считать днем Рождения Церкви!
От своего Божественного Учителя апостолы знали, что их жизнь будет очень тяжелой — полной насмешек, издевательств, побоев, что их будут заключать в темницы; что большинство из них ждет мучительная смерть. Они очень нуждались в укреплении и утешении, и Иисус Христос послал Своим ученикам Святого Духа-Утешителя.
После Сошествия Святого Духа апостолы стали совершенно другими людьми — они в буквальном смысле переродились, стали людьми крепкой веры, неутомимыми проповедниками Слова Божия.
И теперь уже никто и ничто не могло остановить Божиих посланников в их великом подвиге — распространении Божественного учения по всему миру.
Распинаемые на крестах, сжигаемые, гибнущие под градом камней и на аренах цирков, апостолы были необыкновенно сильны духом.
***
Первые христиане были очень благочестивыми людьми, жили в любви друг к другу, много молились и каждый день причащались. А христианская вера стала быстро распространяться по всему миру.
Святой Дух называют «Подателем жизни», и в знак этого на праздник Троицы принято украшать храм и свои дома ветвями деревьев и цветами.
Иван Сергеевич Шмелев описывает, как готовились к Троице: выезжали в подмосковные деревеньки — срубать молодые березки, покупали у садовников и крестьян ландыши, специально выращенные к Троице пионы, готовили купальни: на Троицу было принято пускать веночки по воде…
***
Вот как описывает великий русский писатель свои детские чувства от праздника, который называли праздником посещения Господа нашей земли: «Солнце слепит глаза, кто-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын День сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка. Комната кажется мне другой, что-то живое в ней. На мокром столе в передней навалены всякие цветы и темные листья ландышей. Все спешат набирать букетцы, говорят мне — тебе останется. Я подбираю с пола, но там только рвань и веточки. Все нарядны, в легких и светлых платьях. На мне тоже белое все, пикейное, и все мне кричат: не обзеленись! Я гуляю по комнатам. Везде у икон березки. И по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет зеленой рощей.
На дворе стоит воз с травой. Антипушка с Гаврилой хватают ее охапками и трусят по всему двору. Говорят, еще подвезут возок. Я хожу по траве и радуюсь, что не слышно земли, так мягко. Хочется потрусить и мне, хочется полежать на травке, только нельзя: костюмчик. Пахнет, как на лужку, где косят. И на воротах наставлены березки, и на конюшне, где медный крест, и даже на колодце. Двор наш совсем другой, кажется мне священным. Неужели зайдет Господь во Святой Троице? Антипушка говорит: «молчи, этого никто не может знать!” Горкин еще до света ушел к Казанской, и с ним отец.
Мы идем все с цветами. У меня ландышки, и в середке большой пион. Ограда у Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим как будто в рощу. В церкви зеленоватый сумрак и тишина, шагов не слышно, засыпано все травой. И запах совсем особенный, какой-то густой, зеленый, даже немножко душно. Иконостас чуть виден, кой-где мерцает позолотца, серебрецо, — в березках. Теплятся в зелени лампадки. Лики икон, в березках, кажутся мне живыми — глядят из рощи. Березки заглядывают в окна, словно хотят молиться. Везде березки: они и на хоругвях, и у Распятия, и над свечным ящиком-закутком, где я стою, словно у нас беседка. Не видно певчих и крылосов, — где-то поют в березках. Березки и в алтаре — свешивают листочки над Престолом. Кажется мне от ящика, что растет в алтаре трава. На амвоне насыпано так густо, что диакон путается в траве, проходит в алтарь царскими вратами, задевает плечами за березки, и они шелестят над ним. Это что-то… совсем не в церкви! Другое совсем, веселое. Я слышу — поют знакомое: «Свете тихий”, а потом, вдруг, то самое, которое пел мне Горкин вчера, редкостное такое, страшно победное: «Кто Бог велий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, творя-ай чу-де-са-а-а!..”
Это не наша церковь: это совсем другое, какой-то священный сад. И пришли не молиться, а на праздник, несем цветы, и будет теперь другое, совсем другое, и навсегда. И там, в алтаре, тоже — совсем другое. Там, в березках, невидимо, смотрит на нас Господь, во Святой Троице, таинственные Три Лика, с посошками. И ничего не страшно. С нами пришли березки, цветы и травки, и все мы, грешные, и сама земля, которая теперь живая, и все мы кланяемся Ему, а Он отдыхает под березкой. Он теперь с нами, близко, совсем другой, какой-то совсем уж свой. И теперь мы не грешные. Я не могу молиться. Я думаю о Воробьевке, о рощице, где срубил березку, о Кавказке, как мы скакали, о зеленой чаще… слышу в глуши кукушку, вижу внизу, под небом, маленькую Москву, дождик над ней и радугу. Все это здесь, со мною, пришло с березками: и березовый, легкий воздух, и небо, которое упало, пришло на землю, и наша земля, которая теперь живая, которая именинница сегодня.
Я стою на коленках и не могу понять, что же читает батюшка. Он стоит тоже на коленках, на амвоне, читает грустно, и золотые врата закрыты. Но его книжечка — на цветах, на скамейке, засыпанной цветами. Молится о грехах? Но какие теперь грехи! Я разбираю травки. Вот это — подорожник, лапкой, это — крапивка, со сладкими белыми цветочками, а эта, как веерок, — манжетка. А вот одуванчик, горький, можно пищалку сделать. Горкин лежит головой в траве. В коричневом кулаке его цветочки, самые полевые, которые он набрал на Воробьевке. Почему он лицом в траве? Должно быть, о грехах молится. А мне ничего не страшно, нет уже никаких грехов. Я насыпаю ему на голову травку. Он смотрит одним глазом и шепчет строго: «молись, не балуй, глупый… слушай, чего читают”. Я смотрю на отца, рядом. На белом пиджаке у него прицеплен букетик ландышей, в руке пионы. Лицо у него веселое. Он помахивает платочком, и я слышу, как пахнет флердоранжем, даже сквозь ландыши. Я тяну к нему свой букетик, чтобы он понюхал. Он хитро моргает мне. В березке над нами солнышко…
После обеда народу никого не остается, везут и меня в Сокольники. Так и стоит наш двор, зеленый, тихий, до самой ночи. Может быть, и входил Господь? Этого никто не знает, не может знать.
Ночью я просыпаюсь… — гром? В занавесках мигает молния, слышен гром. Я шепчу: «Свят-свят, Господь Саваоф” — крещусь. Шумит дождик, и все сильней — уже настоящий ливень. Вспоминаю, как говорил мне Горкин, что и «громком может погрозится”. И вот как верно! Троицын День прошел; начинается Духов день. Потому-то и желоба готовил. Прошел по земле Господь и благословил, и будет лето благоприятное.
Березка у кивота едва видна, ветки ее поникли. И надо мной березка, шуршит листочками. Святые они, божьи. Прошел по земле Господь и благословил их и все. Всю землю благословил, и вот — благодать Господня шумит за окнами».